Прилетай на меня посмотреть: за что мы любим «Кинотавр»
Кинокритик Ольга Касьянова рассказывает о том, как сочинский фестиваль с его атмосферой побега из столиц, судейством на пляже и политикой объединения жанрового и авторского под одной крышей изменил ландшафт российского кино.
У всех, кому посчастливилось встречать каждое новое лето на «Кинотавре», есть от него какой-нибудь сувенир. У меня — шрам на коленке, оставшийся от острой мидии: слишком браво нырнула в сумерках. Когда в пляжном медпункте сказали, что нужно ехать в город зашивать, я ответила: «Ну уж нетушки, у меня интервью через полчаса», — и, залепив коленку пластырем, похромала в сторону кафе. Так что шрам боевой, профессиональный. Но от выезда в сочинскую сказку остаются и более ценные меморабилии — фотографии с красных дорожек, видео с безумными танцами до утра, лучшие платья сезона, пара десятков новых рабочих контактов, а то и дружба, а то и любовь. Байки о скрепляющей силе отеля «Жемчужина» в глубокой зеленой тени, нависающей над берегом, ходят на «Кинотавре» столько, сколько он существует. Здесь, в одном из отельных лифтов, впервые столкнулись Кончаловский и Высоцкая, здесь завязался роман Лядовой и Вдовиченкова.
Но не менее важны совсем другие южные романы: тут мы влюбляемся в новое российское кино. Тут мы впервые увидели ни на что не похожий стиль Балабанова, жизнерадостный гений Валерия Тодоровского, весь эшелон «новых тихих» от Хлебникова до Бакурадзе, женскую волну от Меликян до Мещаниновой, провокации «нашего Долана» Ивана Твердовского, самость Серебренникова, а в прошлом году — его творческих детей из «Гоголь-центра». Здесь же каждый год мы хищно поджидаем, кто будет новыми лицами нашего глянцевого мирка. В Зимнем театре мы влюбились в Ренату Литвинову, Оксану Акиньшину, Викторию Исакову и Александру Бортич, и быстрой смс-морзянкой передавали в редакции, как они хороши на экране и в вечерних платьях.
Неведомый зверь Кинотавр, как и древнегреческое создание, в честь которого он назван, состоит из двух разных частей: он умудряется подружить якобы непримиримые крайности «высокого» и «низкого». Он объединяет в себе массовое и «артовое», творческое и индустриальное, элитарное и празднично-глянцевое. Все, что вместе составляет понятие национальной кинематографии. Он родился в трудное время, когда в кинотеатрах торговали мебелью, — чтобы собрать остатки прежних сил и ростки новых — и учиться выживать в новых конкурентных условиях. И до сих пор, несмотря на проблемы и противоречия, это все еще общее поле, где встречаются те люди и то кино, которые в обычной жизни редко пересекаются. Тем логичнее, что одно из последних открытий «Кинотавра» — дуэт Натальи Меркуловой и Алексея Чупова, совершенно новое поколение режиссеров, которые одинаково любят жанровое и авторское и одинаково круто с этим справляются. Помню, как меня растрогал их дебют «Интимные места» — первое российское кино о сексе без обиняков и эвфемизмов. Именно в Сочи их высмотрели и питчинговали, а теперь у них Венецианский лев и большие сериальные проекты.
Здесь все высматривают друг друга: критики, прокатчики, продюсеры и актеры активно нуждаются друг в друге и слегка флиртуют на поворотах — ведь в отличие от Канн и Венеции это не всемирный выгул амбиций, а задел работы на год вперед, возможно, бок о бок. В некотором смысле это одни большие смотрины, выездная пионерская дискотека с шипучими напитками, где может произойти все что угодно. Первый фестиваль, организованный Марком Рудинштейном, проходил в Подмосковье. Но быстро стало понятно, что увозить пионерию надо дальше, под палящее солнце, размягчающее сердце. А с приходом новой эпохи и новой команды во главе с Александром Роднянским, дух пионерско-писательской дачи сменился чем-то более масштабным и могучим: фестиваль все длиннее, и кино на нем больше, что безумно приятно, хотя бывает, что и позагорать некогда. Тем не менее не ушли ни дискуссии «под пальмой», ни судейство жюри прямо на пляже, ни легкое, освобождающее панибратство всех со всеми во время хриплых ночных разговоров.
Да, есть в «Кинотавре» и отзвук курортного приключения, и ощущение, что история русского кино пишется, по Гоголю с Тургеневым, в каком-то подобии заграницы — во всяком случае, в максимально неотечественном пейзаже из всех отечественных. Плохого классики не посоветуют — этот побег из столиц, из индустрии, из вечно серьезного взгляда на экран придает «Кинотавру» константную подростковость, пусть он и преодолевает сейчас черту серьезного возраста. Подростковая открытость очень нужна в разговоре об искусстве: она позволяет сталкиваться с незнакомым, смешивать несовместимое и отдаваться впечатлениям целиком. И как можно быстрее — доводить все это до экранов кинотеатров, стримингов и телевизоров. Поэтому уже 30 лет, если мы смотрим российское кино, которое нам по душе, — значит, мы смотрим «Кинотавр». Вечно молодой, стремительный, слегка идеалистичный. Неизвестно почему — полный оптимизма. Эти качества сверстника эпохи я всячески стараюсь перенять. Немного сочинского легкомыслия — это порой как раз то, что всем нам нужно.
