«Быть сегодня такой же, как вчера, — деградация»: она бросила работу ради любимого дела и взорвала мир искусства

Было время, когда я жила в Петербурге и работала продюсером съемок в журнале «Собака» (бросила универ и удачно сходила на собеседование). Несмотря на видимую устроенность, мне было вообще непонятно, куда двигаться — как в карьере, так и в личной жизни. Текущие романы имели скорее декадансный характер и не были похожи ни на сказки со счастливым концом, ни даже на приключения Кэрри Брэдшоу. Что касается работы, я ее видела только в Москве, а свалить из родительской квартиры было еще одной заветной мечтой.

Я стала предпринимать активные действия для переезда в Москву, а именно — искать работу. Сложность заключалась в том, что я продолжала находиться при этом в Петербурге. Но это только формально. На самом деле сложностей было гораздо больше. Мне нужно было полностью поменять образ мышления — сойти с черной полосы, на которой я крепко стояла. А очень сложно бывает «мыслить позитивно», когда все ужасно.

Как только на горизонте забрезжило несколько потенциальных работодателей, я собрала чемодан и уже на следующий день мчалась в «Сапсане» с полной уверенностью, что уже сюда не вернусь. Вещей я взяла с собой неприлично мало: решила, что куплю всё в Москве, когда деньги появятся. 

Деловая жизнь Москвы меня заворожила (особенно после питерского ленивого андеграунда). Первое время я даже кайфовала от бизнес-центров. Я договорилась с очень крупным интернет-ретейлером одежды, что буду регулярно снимать для них баннеры на сайт и получать что-то вроде зарплаты, не становясь при этом полностью штатным сотрудником. Они мне гарантировали постоянство, при этом не обременяя договором. Однако «корпоративный маразм» принуждал-таки ходить в офис.

Я прекрасно понимала, что фотографировать уродские туфли на розовом фоне — это днище дна. Мне нужно было пустить корни в Москве, поэтому я не брезговала никакой работой. Я подрабатывала персональным шопером у толстых дядек, продюсировала какие-то дурацкие коммерческие съемки, рисовала приглашения на ивенты, успела даже побывать главным редактором проможурнала Marks & Spenser и сделать рекламную съемку с Сергеем Жуковым. Денег стала грести не лопатой, конечно, но типа совочком.

После Питера это казалось реально много — я покупала себе обувь в ЦУМе, и мне думалось, я на вершине. Однако от уродства моей работы на душе становилось все херовее и херовее.

Эта адская круговерть закончилась в один прекрасный день, когда меня пригласили на работу в Esquire. После «Собаки» у меня было собрано блестящее портфолио с предметными съемками. Людей, которые классно умеют снимать часы и ювелирку, как среди фотографов, так и среди стилистов, в России по пальцам можно пересчитать. 

Вы наверняка об этом не знали, но я одна из них. Весной 2014 года я вступила в должность редактора часов и аксессуаров Esquire. Уже прошло много времени с тех пор, как я уволилась оттуда, но тогда я была уверена, что это самое лучшее, что могло произойти со мной!

Несмотря на то, что денег я стала получать значительно меньше, на сердце стало легче, и появилось осознание, что я делаю что-то красивое. Я по-прежнему безумно люблю часы, и если бы можно было носить часы на обеих руках, то я бы непременно так делала. 

Не знаю, что на меня тогда так повлияло, но случилось чудо: спустя долгие годы после художественного института я снова начала рисовать. Уже без давления образовательной системы и дедлайнов — я просто рисовала то, что по-настоящему хотела. Это было удивительное ощущение «возвращения к себе». Я почувствовала себя тем ребенком, для которого кроме альбома, карандашей и одной большой мечты не существовало больше ничего в мире.

2014 год

2014 год, докризисные времена, у журналов еще не начали урезать бюджеты. 

Меня берут на работу моей мечты в Esquire, и первым же делом я лечу в командировку в Швейцарию. Прежде чем мир люкса стал моей реальностью, я вообще не понимала, что со мной происходит. У меня даже не было нормального чемодана. Чемодан, с которым я год назад переехала в Москву, был мягкий, с двумя колесами и куплен на рынке — швейцарские авиалинии такого бы не перенесли. Поэтому первое время приходилось выкручиваться, чтобы быть в теме. 

Напомню, что я заняла должность редактора часов. Меня взяли только благодаря моему таланту стилизовать съемки. У меня не было контактов рекламодателей и знаний о предмете моей будущей деятельности, вплоть до разницы между автоподзаводом и кварцем, не говоря уже о брендах (я знала только те, которые снимала раньше в журнале «Собака», а это только бренды Swatch Group). Напомню, что контакты в сфере журналистики — это то, на чем строится ВСЁ. 

Этот урок жизни дал мне уверенность в том, что талант — это самая огромная сила, которая может способствовать не только карьерному росту, но и реализации любых желаний. Образование, опыт, связи — всё ничто в сравнении с талантом. 

Работать было весело. Я делала максимально творческие съемки, где бюджет меня нисколько не ограничивал. Каждый месяц я закупалась всевозможным реквизитом — от черепов животных до мрамора, кирпичей и пенопласта. Для меня было важным, чтобы в съемке присутствовала «драма» и чтобы вещи «жили» в созданной мной среде. В перерывах между уроками труда и светскими мероприятиями я летала в Женеву, Цюрих, Париж, Лондон. 

Тогда я не понимала, почему это происходит, но Бог не давал мне халтуру. Вам смешно, что я так формулирую, но сейчас я реально понимаю, что это именно Бог не давал мне халтуру, которую он обильно давал другим модным редакторам. Все снимали какое-нибудь говно типа рекламы зубной пасты и имели бабки, а я жила на зарплату и в свободное от работы время РИСОВАЛА. Сейчас я понимаю, что это делалось сугубо для того, чтобы я рисовала. 

Рисовала я преимущественно по выходным. Независимо от обстоятельств начала развиваться моя художественная карьера. Первую знаковую продажу я помню: однажды я выставила на oilyoil четыре или шесть графических работ, и на следующий же день их все купили. Потом очень многие люди, кто видел мое творчество, загорались идеей помочь с первой выставкой. И как будто весь мир был за то, чтобы Машенька рисовала.

В один прекрасный день выставка состоялась. И не где-то там, а на самом «Винзаводе». Я думала, что первая выставка — это триумф, sold out и миллионы алых роз. Сейчас сижу и ржу над этим. То есть я думала, что первый шаг — это уже типа финиш. За время работы выставки продалась пара работ. Я решила, что я полный лох и мне не светит почти ничего. От безысходности я начала писать маслом. 

Примерно тогда же мы стали встречаться с будущим мужем, который на тот момент не обращал особого внимания на мое творчество, но я по умолчанию у него значилась гением и богиней с Олимпа. В искусстве он понимал ровно ничего от слова «совсем», однако все свободное время мы проводили в музеях и на выставках. Он смотрел, молчал, и у него сильно гудели ноги.

Молчал он по той причине, что вопросы, которые рождались в его голове, были попросту слишком глупые. Иногда после вдохновляющей выставки или нескольких бокалов вина я рассказывала ему что-нибудь про постмодернизм, сюрреализм или просто школьную программу по истории искусств.

Бесполезно было чесать языком — он ничего не запомнил. Но насмотренность появилась, и он уже легко отличал говно от не говна, а ноги гудеть перестали. За насмотренностью начал формироваться вкус, и он уже мог выделить любимые стили и художников. Не буду отвлекаться на него и закончу тем, что так прошло два счастливых года.

2016 год

В 2016-м я получила грустный инсайт о «присутствии» роскоши в моей жизни и шагнула в пропасть. 

После первой выставки стремительно начала развиваться моя карьера художника. Хотя мне казалось, будто я топчусь на месте. Каждый раз, когда я доходила до крайней точки отчаяния, у меня покупали картину. А доходила я примерно раз в три-четыре месяца. 

Все это время я продолжала работать в Esquire и ездить в пресс-туры. И что-то начало зудеть внутри. Мне становилось все грустнее от роскошных презентаций, пятизвездочных отелей на первой линии Женевского озера и часов с бриллиантовым паве. Грустно было от того, что я не могу это себе позволить. В реальности я не могла даже купить бутылку любимого шампанского. Да и зачем покупать, если после каждого праздника я собирала со своего офисного стола урожай Ruinart. 

Вся роскошь, которая меня окружала, приходила в мою жизнь под знаменами «ЗАЧЕМ ПОКУПАТЬ?» и «ВЕЩИ РЕКЛАМОДАТЕЛЕЙ». Я имела не то, что я люблю, а то, что присылали в подарок рекламодатели. Часовые рекламодатели не дарят часы, потому что это слишком дорого. Зато у меня были десять разных визитниц, пара рюкзаков, пять кепок с надписью Breitling и целая полка ежедневников Moleskine. Кое-как спасали подарки fashion-рекламодателей.

Эти ребята постоянно дарили шмотки, обувь и устраивали безумные распродажи для журналистов. Но это было примерно как собирать крошки со стола. Пресс-туры длились всегда максимум три дня, поэтому получить кайф от сервиса в отеле Peninsula ты просто не успеваешь, потому что целый день тебя возят на микроавтобусе по всяким презентациям. Или вечеринка на яхте в Каннах — это чужая вечеринка на чужой яхте. Это не твой праздник. 

То есть концепция такая, что ты постоянно примеряешь на себя роскошную жизнь (не свою) и периодически тебе присылают гуманитарную помощь. Разумеется, я не страдала и плакала, а умудрялась от этого всего кайфовать. Но нужно было что-то делать. Срочно. Кто-то из коллег активно искал себе мужей — я считаю, это отличный выход. Но меня родители воспитали так, что выйти замуж за богатого — это вообще не цель жизни. Для меня была важна независимость, реализация, свобода и власть. В общем, решила не мелочиться и захотеть всё сразу. 

Пару слов о машине, на которой я тогда ездила. Это был «фольксваген» 1988 года выпуска (мой год рождения) с передним приводом и ручной коробкой передач. Гидроусилитель руля в машине отсутствовал, поэтому я не тратила деньги на тренера по фитнесу. Этот автомобиль имел свой «характер». Характер заключался в том, что в сырую погоду он глох во время движения. На дороге мне все уступали — боялись. Он был покоцанный с уголков, и все его замятости были живописно тронуты ржавчиной.

На голубом цвете кузова это смотрелось вполне элегантно. Однажды прямо на ходу у него отвалился глушитель — это был удивительный звук. Когда я ездила к дилерам и брала там автомобиль на тест-драйв, чтобы мы сфотографировали его в журнал, у меня было такое ощущение, что я вернулась из похода с палатками в городскую квартиру, где мой «фольксваген» — это поход с палатками, а новый мини-купер — это городская квартира.

Когда мне предложили вторую выставку в галерее Art Constantis на «Красном Октябре», картин у меня не было почти вообще. А нужно было завесить два зала. Понимая, что это мой шанс показать себя, я пренебрегла личным комфортом, чтобы работать в две смены: первая смена — редактор Esquire, вторая смена — художник Маша Янковская.

Опять, как полная идиотка, я думала, что все работы продадутся в день открытия, совершенно не понимая, что вложение в начинающего художника — это самые долгие деньги, которые вообще могут никогда не вернуться. Если посмотреть на ситуацию глазами хозяина галереи К. А. Елютина, хочется ему поклониться за такую благотворительность. Работ с экспозиции не продалось ни одной, но параллельно мне заказали две картины, и в период работы второй выставки была согласована третья.

С Рене Кирспуу (владельцем эстонской галереи Tallinn Portrait Gallery) мы познакомились еще зимой в лобби «Астории», где он останавливался по приезде в Петербург. Первое, что он мне сказал, это что у меня очень белые зубы, а у него не такие белые, и ему неловко. Я подумала: «Пипец, зато ты живешь в "Астории"». Он мне подарил какую-то эстонскую сладость, и мы решили делать выставку. Формально эта короткая встреча была нужна, чтобы Рене понял, что я не ушлепанка, а я поняла, что он не балабол.

Потом я про него благополучно забыла на целых полгода, потому что была абсолютно уверена в данном им слове. Есть люди, которых мы знаем с прошлых жизней, сейчас я почти уверена, что мы были очень близкими родственниками, возможно, близнецами. Рене вернулся летом, и я ему показала свою выставку в Art Constantis, мы запланировали вернисаж в Таллине на октябрь. 

После этой выставки я чувствовала невероятное моральное истощение. Несмотря на то, что до октября был вагон времени, подготовиться к Эстонии я не успевала. Тут я поняла, что мне срочно нужно высвободить какой-то ресурс и... бросила работу!

Уйти с работы глянцевого редактора в художественную карьеру было для меня очень ответственным шагом. Я прекрасно понимала, что моя работа уникальная, самая лучшая, суперпрестижная, и откатить назад будет уже невозможно. Даже учитывая, что в глянцевых СМИ наступал кризис и бюджеты были урезаны до минимума, а гайки закручены до треска, это все равно была крутая работа.

Но какой бы она ни была, я понимала, ЧТО лежит на противоположной чаше весов. Я уже тогда прекрасно осознавала силу своего таланта, и было очевидным, что его нужно реализовывать на свободе и под своим именем, делая вещи первичные, а не побочные. Проигнорировать эту возможность было бы равно саморазрушению. 

Перед выставкой в Таллине моя художественная карьера еще не начала приносить достаточно денег. Несмотря на это, я понимала, что сейчас тот самый момент. Интуиция подсказывала мне, что его нельзя просрочить или упустить. Я и так работала на пределе своих ресурсов, еще чуть-чуть, и это бы негативно сказалось на качестве моего искусства. При этом у меня не было денежной подушки даже на месяц жизни, а жила я тогда от зарплаты до зарплаты. Несмотря на это, муж (тогда еще гражданский) меня поддержал.

Я подумала: «Легко обещать, когда ты сам с голой задницей» (он тогда только начал бизнес и зарплату себе давал микроскопическую). Но важно не то, что я подумала, а то, что я почувствовала, а почувствовала я настоящую поддержку. Я именно тогда осознала, что я не одна, а нас, вообще-то, двое. 

Примерно за две недели до выставки я оставила работу и стала дописывать картины. Но у меня начались нервные волнения на тему: «А правда ли все это?» Я донимала своего галериста Рене, чтобы он поскорее прислал мне бронь отеля и билеты на самолет, чтобы убедиться, что это все правда. Когда Рене напечатал баннер для выставки, у меня как-то отлегло. Я подумала: ну если бы это все было неправдой, стал бы он печатать баннер с моим именем? Я сняла все картины с подрамников и запаковала их в рулон, который проходил как негабаритный груз и летел вместе со мной.

Сидя в «Кофемании» в Шереметьево, я испытала странное мистическое ощущение, будто нет ничего из того, что 20 минут назад было за пределами этого терминала, но и нет пока еще того, что будет после него. Всем понятно, что у Бога отличное чувство юмора, но, как оказалось, и по метафорам он мастер. Терминал — это блестящая метафора, потому что в физической реальности так и есть: ты заходишь в терминал у себя дома, а выходишь уже в другом месте, где всё по-другому.

Было удивительно видеть своими глазами, как происходит трансфер между разными жизнями. Мозг человека нельзя изменить за секунду (если не ударом молнии), поэтому меня посадили на час в терминал, чтобы установить новую прошивку. Позже я заметила странные несостыковки в моей прежней жизни в Москве, как будто матрица дала много сбоев одновременно.

Я приземлилась в аэропорту Таллина. Рене меня встретил и отвез в лучший отель. Я немного офигела, потому что раньше все свои роскошные командировки я имела только благодаря тому, что я редактор Esquire, а тут все то же самое, только я уже Маша. Потом мы позавтракали, и я пошла гулять по городу. Все было как во сне. У этой реальности был другой вкус, другие запахи — другим было всё. У Рене трудный характер, но мы сразу спелись. Мы оказались очень похожи, ведь у нас одна цель: плодить красоту.

Звучит просто, но на деле тут масса противоречий. Во-первых, ты делаешь это для себя, а получается, что делаешь для людей. Во-вторых, вокруг очень много посредственности, производимой другими, — как бы в ней не захлебнуться и не утонуть вместе со своим творением. Учитывая это, начинаешь еще больше ценить вкус и красоту, которых в мире так мало, и страдать от того, что многие из твоих зрителей чувствуют не так тонко, как ты. Отсюда периодически накатывающее желание зарезать собственное дитя, шлифуемое упорным механическим трудом, и короткая вспышка счастья на конце — вот и весь процесс. Мы вслух это не озвучивали, но оба понимали, что чувствуем его одинаково.

Выставка прошла блестяще. На открытии купили больше половины работ. Люди были в восторге. По опыту прошлых выставок я уже не надеялась, что будет что-то продано, поэтому сюрприз удался.

Осень 2016-го

Возвращение в Москву после открытия третьей персональной выставки было как похмелье. Жизнь еще не перестроилась настолько, чтобы соответствовать моим победам. Несмотря на безоговорочный успех в Эстонии, прилетев домой, приземлилась я прямиком в депрессию. Впереди было очень много работы — в первую очередь над собой. 

Внутренняя нестабильность проявлялась в желании постоянно получать подтверждения своего таланта, успешности и правильности выбранного пути. Тогда я еще не догадывалась, что нужно искать точку опоры в себе, а не во внешних обстоятельствах. Сейчас я понимаю, что это выглядит, как будто я с завязанными глазами шарю руками в темной пустоте, чтобы найти, на что облокотиться, а ноги при этом подкашиваются. 

Несмотря ни на что, я всегда знала: единственная ниточка, ведущая на свет, у меня в руках — это мои способности. Поэтому я просто стала писать новые картины. Учитывая, что работы в журнале у меня уже не было, времени на живопись стало полно. Я написала тогда первые версии двух самых знаменитых своих картин: «Поцелуй» и «Неравный брак». Они скромно красовались на маленьких холстах, и их почти сразу купили. Тогда картиной Маши Янковской можно было обзавестись всего за 100 тысяч рублей. 

Я много занималась здоровьем и головой. Остеопат, книжки по личностному росту, йога, контрастный душ, питание, расстановки, биоэнергетика, рейки — нужно было забыть весь прошлый опыт и слепить из себя нового человека. Из того, что было прописано в моем коде, больше всего мешали реакции и нейронные связи про финансы. Любая трата денег портила мне настроение и заставляла переживать. 

В отношениях с мужчинами тоже был полный швах, но я над этим не работала, потому что муж своей непомерной любовью гасил любые мои волнения. Не понимаю, как мне достался такой мужик, учитывая, что до него все были мудаки. Как будто ангел спустился с небес в обличье парня, чтобы любить меня вечно.

Я вела блокноты, в которые записывала подробно истории из своей будущей жизни: какой у меня дом, тачки, какие выставки я делаю. Однажды мы с Антоном записали, в какой квартире мы хотим жить: в большой, светлой, с панорамными окнами и скрипучим паркетом, без ужасного евроремонта. Через месяц мы въехали в эту квартиру, и я даже не удивилась, а было просто кайфово. Наконец-то у меня появилась своя мастерская! Приличное место, куда я могу приглашать клиентов смотреть картины. 

Жизнь постепенно наладилась, но заниматься собой я не прекратила. Это бесконечный процесс развития, в котором постоянно открываешь новое, и не факт, что хорошее. Я думаю, быть сегодня такой же, как вчера, — это уже деградация, поэтому пусть даже мне придется завтра захлебнуться в говне, то какой кайф зато я испытаю через неделю, из него вылезши!

И если я внутри чувствую какое-то неприятное ощущение, страх или боль, то я обязательно его беру и рассматриваю под лупой — это уже вошло в привычку.