Комар и Меламид: о соц-арте, Энди Уорхоле и покупке душ

Художники изобрели один из самых ироничных стилей в искусстве — соц-арт, который стал пародией на социалистический реализм. Комар и Меламид начали работать вместе еще в СССР в 1972 году, а спустя четыре года эмигрировали в США, продержавшись в дуэте долгих 30 лет. На выставке можно увидеть самые известные работы классиков соц-арта, как американского, так и советского периода. Экспозиция устроена как увлекательный квест, который начинается в советских коммуналках и красных уголках и продолжается в новой американской реальности, где зрители попадут в Овальный кабинет Президента США, «белый куб» современного музея и даже джунгли. 

Как появился соц-арт, легко ли научить рисовать слонов и почем они купили душу Энди Уорхола, Виталий Комар и Александр Меламид рассказали Елене Федотовой. К сожалению, классики самого смешного художественного стиля совершенно серьезно перестали общаться друг с другом много лет назад, поэтому интервью дают только отдельно.

Виталий Комар

Правда ли, что вы с Александром Меламидом познакомились в морге? 

Да. Мы были студентами Строгановского училища, которое не имело своей анатомички, поэтому мы ходили в Институт физкультуры. Пластическая анатомия изучает те мышцы, которые выступают под кожей. А для художника очень важно видеть то, что находится за поверхностью вещей. Мы взяли бутылку коньяка и выпили ее за большой прозрачной ванной, где плавал неопознанный труп.  

Но соц-арт появился не тогда, а позже?

Соц-арт появился раньше, он существовал на советских улицах в виде пропагандистских плакатов. На Западе была реклама, которую художники поп-арта внесли в музей. Мы сделали то же самое — внесли на территорию искусства то, что видели на улице. Западная реклама и советская пропаганда очень похожи. Так что мы вправе называть советскую пропаганду рекламой идеологии, а западную рекламу пропагандой потребления. 

Факт, что он появился анекдотичным образом. Вы делали какие-то наглядные материалы для пионерского лагеря и что-то пошло не так?

Пионерский лагерь был завершающим этапом возникновения соц-арта. В 1967 году, когда мы окончили Строгановку, отмечался огромный юбилей — 50 лет советской власти, повсюду разразилась карнавальная фантасмагория. В следующем году праздновали юбилей Красной армии, потом создание СССР, присоединение республик. Если поп-арт возник в результате перепроизводства товаров на Западе и их рекламы, то соц-арт возник как реакция на перепроизводство наглядной агитации. 

А в 1972 году отмечали юбилей пионерской организации и нам заказали плакаты для пионерского лагеря. Мы начали работу в декабре. Работали в неотапливаемом помещении клуба, который продували ледяные ветры. Было очень холодно, и мы согревались мечтами о гонораре и водкой. И алкоголь в сочетании с надеждой на будущее дал приступ самокритики. Мы уже были частью неофициального искусства, у нас прошла выставка в легендарном кафе «Синяя птица», будущем джаз-клубе. И до чего мы докатились?! Из-за денег! Делаем плохую работу, пьем дешевую водку, рисуем ужасные лица пионеров-героев, которые заложили родного папу.

И мы подумали, а что если бы возник такой воображаемый художник, персонаж, который делал бы все это от души? Подписал бы официальные советские лозунги своим именем, как крик души, как личное восклицание? В образах героев безымянных плакатов изобразил бы себя и своих родственников, например. Это был неожиданный поворот темы. Я помню, что мы засыпали с чувством, что сделали великое открытие.

Так и появился художник «Комар & Меламид».

То, что мы сделали, раскрывало какой-то неожиданный ход, концептуальный поп-арт. Искусство официальное по форме и неофициальное по содержанию. То, что типично для пародии. Вообще пародия и травестия лежат в основе современного искусства. В классическом искусстве очень мало самоироничных автопортретов. Мало художников, которые могли посмеяться над собой. А мы сделали автопортреты в образе Ленина и Сталина. Алик изобразил своего отца в образе героя в стиле мозаики, а я своего сына и жену — в плакате, где она возносила его к солнцу. 

Ваши перформансы советского периода были отчаянно смелыми. Вы, например, делали котлеты из газеты «Правда», а на одном из квартирников изображали Ленина и Сталина и руководили группой, которая рисовала большую соцреалистическую картину. Не страшно было?

В том перформансе мы заставляли зрителей рисовать огромное соцреалистическое полотно на основе передовицы в газете «Правда». Алик играл Сталина, а я Ленина, потому что носил бородку и усы. Нас тогда арестовали, зрителей тоже замели, и в ту ночь мы сблизились с Оскаром Рабиным. У нас возник разговор, что надо искать альтернативные площадки, чтобы выставляться. Ведь все принадлежало государству. Мы думали, может быть, воздух свободен. И можно выйти куда-нибудь на пустырь, чтобы показать наши работы. И мы устроили показ, который потом стал известен как Бульдозерная выставка. Но оказалось, что воздух тоже принадлежал советской власти. И появились люди в штатском, и стали ломать работы.

И после этого возникла идея уехать. 

Конечно, это было сильное потрясение, когда вашу работу уничтожали на ваших глазах. 

Когда вы уехали из СССР на Запад, ваше представление о нем совпало с действительностью?

Может, я не так представлял себе роль рынка. Но в 1970-е она была не такая и на моих глазах увеличивалась. Где-то в 1980-е годы главной сенсацией стала не форма и концепция, а цены на аукционах. Появилось множество разных стилей, в которых было трудно разобраться. Люди начали теряться. И получилось то, о чем говорил Пифагор: «Миром правят цифры». Цены стали определять ценность искусства. 

Ваш проект, когда вы организовали корпорацию «Комар и Меламид» и покупали души, видимо, был реакцией на рыночную экономику?

Фактически это была пародия на бизнес нашего галериста Рональда Фельдмана. Ведь художник вкладывает душу в произведение искусства. Это клише. А продает ее галерея и получает 50 процентов. Один теолог, узнав о нашем проекте, сказал, что наша акция незаконна, потому что в Библии написано, что все души принадлежат Богу. А по закону никто не может продать то, что ему не принадлежит. Но в нашей акции покупатели приобретали документ, что человек продал душу. И нигде не написано, что они купили душу. Мы не продавали, а ставили на комиссию. Это совершенно другая история.  

В одном из своих самых известных проектов американского периода вы учили рисовать слонов. Слоны оказались способными учениками?

Первое упоминание о рисующих слонах появилось еще у Плиния-старшего 2000 лет назад. Он описывает слона, который камушком рисует какие-то знаки в пыльном грунте. У слонов всегда было необъяснимое желание рисовать. Они испытывают удовольствие, делая линии. Все, что мы сделали, — дали слонам легкорастворимые краски, кисти и бумагу. Знаменитый анималист Ватагин считал, что Кандинский видел в зоопарке слона, который делает эти линии, и так изобрел абстракцию. Ватагин получил заказ от дарвинистского общества сделать зарисовки с животных, и там он увидел рисующего слона. И он написал об этом сестре. А сестра Ватагина состояла в том же теософском кружке, что и Кандинский, и она рассказала об этом на заседании общества. И сам Рудольф Штайнер сказал, что, возможно, это реинкарнация художника. А Кандинский якобы сразу приехал посмотреть на этого слона, но это бездоказательная теория. Это немного принижает изобретение Кандинским абстракции, но показывает, насколько мы подражаем животным, а не они нам. 

Александр Меламид

Вы с Виталием Комаром были одними из самых дерзких и провокационных художников в Советском Союзе, позволяли себе смеяться над советской властью, и эти шутки могли вам дорого стоить. 

Моя мама говорила: «Тебя же посадят!»

Вы не боялись?

Наверное, да. Но недостаточно боялись, чтобы не делать этого. 

Почему вы все-таки решили эмигрировать?

Мы решили это с самого начала. Так получилось, что мы не принадлежали никакому кругу — ни официальному, ни неофициальному. И существовали где-то между этими мирами. Но мы знали, что существует другой мир, настоящий, благородный, в котором есть истина. Нам казалось, что есть люди, которые по-другому мыслят. Какой-то идеальный зритель. У нас было много работ на английском. При этом мы не знали ни слова. У нас была знакомая, которая работала со студенческим обменом, и мы обращались к ней за помощью в переводе, чтобы говорить на языке мира. Хотелось миру объяснить смысл нашего искусства. 

И этот идеальный мир в итоге оказался?..

Таким же. 

Когда вы это поняли?

Довольно быстро. Изначально нас поддерживали, так как для них мы были такими экзотическими птицами. Но скоро мы почувствовали себя игрушками. Потому что, пока мы говорили о Советском Союзе, это проходило, но, когда мы перешли к критике их жизни, все стало сложнее. Я всегда цитирую замечательное выражение Герцена «Мы не врачи — мы боль». Болезнь находится не снаружи, а внутри нас. Но в этом никто не хочет признаваться. 

Значит, ваши ожидания от жизни на Западе не совпали с реальностью?

Нет, это была полная неожиданность. Помню, когда я первый раз поел в китайском ресторане Take out. Это была грязная китайская забегаловка. И я понял, что есть другая жизнь! Я не знал, что существует другая кухня! Другие вкусы! Через язык это ощущение пошло в мозг и для меня открылся новый мир.  

Вы могли прожить в Америке на свое искусство? Или пришлось как-то зарабатывать?

В результате не пришлось. Но мы жили бедно. Особенно мне досталось, потому что у меня двое детей. И я с гордостью говорю, что я знаю, что такое настоящая бедность. 

Да, невесело…

Напротив, бедность — это всегда весело. Только дешевые рестораны вкусные. Все эти мишленовские звезды, вот где настоящая гадость.

Но вы вошли в американскую арт-среду, вас приняли хорошо?

Да, конечно. 

В одном из ваших самых известных проектов, который был пародией на арт-рынок, вы покупали души. И даже Энди Уорхол вам продал душу. А как это случилось? 

Первым делом, когда мы приехали, у нас взяли интервью The Village Voice. Это была самая прогрессивная газета — самая богемная, интеллектуальная. И нас спросили, c кем вы хотите встретиться? А мы знали только Уорхола, к нему нас и повели. А до этого он нам прислал свою книгу «Философия Энди Уорхола — от А к В». Она у меня лежит с дарственной надписью.

И как вы нашли Уорхола?

Он был полный идиот! Городской сумасшедший. Изображал он дурака или нет — вот это был вопрос!

Но он продал вам душу всего за 0 долларов! 

Мы поняли потом, что это была не первая продажа. Видимо, много раз он продавал, поэтому так дешево. 

Когда развалился Советский Союз, что вы почувствовали? Ведь соц-арт мог умереть, так как объект вашей критики исчез?

Он должен был умереть. Но он не умер — в этом трагедия. Казалось, что все это рухнуло, но сейчас все вернулось. Когда СССР не стало, мы уже больше 10 лет жили в Америке и нас это событие не сильно взволновало.

Но когда в конце 1980-х началась Перестройка и пошла «красная волна», вы стали очень востребованы?

Все покатилось по инерции. Лучшие мировые музеи начали покупать наши работы — Метрополитен, МОМА. Бесконечные лекции, выставки. Мы жили как в тумане. У нас было самое длинное название Russian Nonconformist Conception Political Artist.

Ваш проект по обучению животных творчеству — вы с Виталием Комаром учили слонов рисовать, а обезьян фотографировать — был очень успешен. С чего вам в голову пришла эта идея?

Была большая выставка в Хельсинки. Мы делали инсталляции, и там же выставлялись гигантские холсты Герхарда Рихтера. Тогда он был уже старым человеком. И что-то там размазал на холсте. И я подумал, что это? Это какой-то идиотизм! Он что, всех за идиотов считает? А нам говорят, что это замечательно. Я думаю, что наше понимание искусства строится на том, что существует какая-то невидимая сила, особые микробы, которые на нас действуют. (Смеется.) Иначе искусство невозможно понять. Это необъяснимо! Современное искусство появилось после падения религии. Началось разложение религиозного сознания, возник атеизм. Я вам рекомендую прочесть профессора Ричарда Попкина «История скептицизма». Без этого ничего не поймешь.

Животные — талантливые художники?

Они такие же талантливые, как Рихтер. 

Значит, очень. Вы проработали вместе 30 лет, будучи абсолютно разными людьми. Ваши взгляды порой диаметрально противоположны. Как вы продержались так долго?

Есть замечательная книга, которая очень неприлично называется «Кукрыниксы втроем». Это мемуары знаменитых карикатуристов. Никто эту книгу не читал, кроме меня. Я много понял из этой книги. Занятная книга, рекомендую. Там совместная работа очень хорошо показана. Любое соавторство может развалиться. Я думаю, что никакой трагедии в этом нет. Это нормально. Тут ведь как в математике, в молодости делаешь открытия, потом живешь и всю жизнь разжевываешь.  

Соц-арт давно признан во всем мире, а вы — его основатели. Каково это — чувствовать себя классиком?

Недавно я написал письмо Путину с просьбой назвать корабль или самолет моим именем. Россия ведь страна гениев, а я — гений! (Смеется.) У меня в последнее время возникла замечательная идея — воздерживаться от мнения, потому что очевидно, что истина нам недоступна. А любое доказательство бесконечно. Самое главное в жизни, не что ты думаешь, а о чем ты думаешь. И почему ты думаешь об этом. Почему ты думаешь о картине Рихтера? Потому что он знаменитый художник? Есть замечательная книга Секста Эмпирика, философа-скептика II века нашей эры. Гениальная! Просвещение началось, когда ее перевели с греческого на латынь. Мир изменился. Люди поняли, что можно задавать вопросы, сомневаться. Лет 10 назад я проснулся и подумал: «Я художник. Есть искусство. А может, все это ерунда?» И это было открытие.