Дмитрий Крымов – о новом спектакле «Двое» и том, как работают великие режиссеры

За последние 10 лет театральной премией «Золотая Маска» были отмечены семь его постановок, а сейчас режиссер готовит новый спектакль «Двое», посвященный короткой встрече великого комика Чарли Чаплина и великого трагика Соломона Михоэлса — премьерные показы состоялись 28 и 29 сентября, а также 1–4 октября в Музее Москвы. Рассказом об этой работе он лишь распалил наш интерес поскорее увидеть все своими глазами.

О спектакле «Двое»

Тяжелое военное время потребовало от каждого в СССР своих подвигов. В 1943 году председатель Еврейского антифашистского комитета, режиссер и актер Соломон Михо​элс отправился в США по личному по​ру​чению Сталина, чтобы собрать деньги на борь​бу с нацистской Германией. В той по​ездке ему довелось увидеться с настоящими гениями, среди которых были Альберт Эйнштейн и Чарли Чаплин. Встреча с последним заняла всего две минуты, но вдохновила Дми​трия Крымова на двухчасовой спектакль.

Дмитрий Анатольевич, как у вас возникла идея этой постановки? 

Момент встречи Чаплина и Михоэлса — удивительный. Чаплин к тому времени сделал фильм про Гитлера «Великий диктатор» и плюнул тирану в лоб через океан, после чего несколько лет не снимал кино и был не на лучшем счету в Америке (в 1940 году США и Германия поддерживали мирные отношения. — InStyle). А если он при своей судьбе счастливчика вдруг пошел на такое, значит, у него это очень болело. А у Михоэлса просто не могло не болеть — он жил при тиране, весь исковерканный внутри. И они встречаются в очень непростой для себя момент и могут — хотя и с трудом, хотя и на время — сбросить оковы и просто почувствовать друга-художника рядом, свободно летать с ним. А потом расставаться: жизнь.

Чаплин стал безумно популярен во всем мире через два года после переезда в США. Любовь эта выросла на смехе и на сочувствии к маленькому человеку. Это удивительный случай попадания в потребности мира

А фильмы с Чаплином вам нравятся?

Знаете, игрушка такая есть, которой на живот надо нажать, и она сразу хохочет. Вот и я как та игрушка: стоит включить его фильм, моментально начинаю смеяться. Но в конце «Огней большого города» — когда цветочница узнает, что оборванец и есть ее спаситель, и он так виновато улыбается, — точно так же, без подготовки, я плачу. Это какой-то странный эффект от его фильмов — смеха и слез.

Про спектакли Михоэлса ваш отец, Анатолий Эфрос, вам не рассказывал?

Нет, он не видел его спектаклей, да и в то время память о Михоэлсе, как и о Мейерхольде, была спрятана куда-то глубоко. Но он много лет работал в том же театре, что и Михоэлс, и стены зрительного зала там были украшены панно Шагала, которые сейчас ездят по всему миру, а потом там же 15 лет работал я (Театр на Малой Бронной открылся на месте закрытого в 1949 году Московского государственного еврейского театра. — InStyle).

Во время своих визитов к известным людям Михоэлс убеждал их, что в СССР антисемитизма нет. Эйнштейн ему не поверил. А Чаплин? 

Ну, у меня Чаплин тоже ему не очень верит. А как этому можно поверить? Эйнштейн просто нашел такую формулировку, которая вошла в историю. Он сказал, что антисемитизм — это тень от еврея, и где есть еврей, там есть и его тень. Но деньги он дал. Они вообще все дали. Михоэлс привез в Москву $10 млн, что по тем временам огромные средства: хватило на десятки самолетов и танков.

Сталкивалась ли ваша семья с антисемитизмом в советское время? 

Мой папа окончил институт в 1949 году, в разгар борьбы с «безродными космополитами». Подруга моих родителей, театральный критик Инна Натановна-Соловьева, как-то сказала: «Дима, тебя родили только потому, что Сталин умер и “Дело врачей” развалилось. Раньше рожать еврейского ребенка было страшно». Вот как вы считаете, сталкивались ли мои родители с антисемитизмом? Я думаю, в лоб.

Раз уж, хоть и по грустному поводу, были упомянуты коспомолиты,спрошу: верите ли вы в то, что есть люди, для которых родина — весь мир?

Конечно, и я знаю многих. Но это ни в коем случае не означает, что у них нет родины. Скорее, это про легкость передвижения. Мы все путешествовали до пандемии и, надеюсь, скоро вернемся к этому. С театром мы объехали огромное количество стран (речь о театре «Школа драматического искусства», из которого Дмитрий Крымов уволился в 2018 году. — InStyle). Это давало нам возможность понять: то, что мы сделали дома, принимают зрители в разных уголках мира. Это похоже на жест: вот вы подняли руку, и где-то на другом краю земного шара кто-то тоже поднял в ответ. Здорово же? В такие моменты возникает чувство мира как единого целого. Для художника это важно, может быть, даже это главное, после сочувствия и сострадания к человеку. Только для того, чтобы эту цельность ощутить, нужно мир увидеть, пожить в разных странах, поработать, показать, что ты сделал, и услышать, что другие по этому поводу думают.

Но есть люди, которые действительно приняли культурный код другой страны, отказавшись от своего. Бродский, например.

Принять чужое ни в коем случае не озна​чает отказаться от своего. Ни Бродский, ни Набоков, ни Бунин и не отказывались. Они остались русскими писателями. Куда денешь Достоевского, Пушкина и Толстого? Как можно отказаться от того, из чего ты состоишь? Можно другое только принять, если у тебя душа большая и хорошая память на языки.

В интервью Николаю Солодникову вы поделились удивительной историей о том, как написали портрет Папы Римского Иоанна Павла II. Не могли бы вы рассказать об этом чуть подробнее?

Ну это длинная история. Я в то время вообще писал портреты, а Папой восхищался как человеком. Он ведь был актером и работал в театре, вы знали? Как раз, когда мы его дарили, кардинал Тадеуш Кондрусевич, организатор встречи, был назначен представителем католичества в постсоветской России, и это был праздник разрешения католической религии на нашей территории. Мое впечатление от Папы было очень сильным. Не буду касаться всех нюансов, но вот, например, одна из встреч с ним проходила на площади собора Святого Петра, где собрались тысячи и тысячи. Он, уже очень пожилой человек, принимал людей несколько часов, и я ни разу не заметил усталости на его лице — это лицо все видели на большом экране, и ни разу на нем не было написано: «Господи, когда же это закончится?» Я не знаю, может, это тренинг какой-то, но вообще-то такое терпение, внимание и заинтересованность в людях — это святость. Извините, я сужу по себе. У меня 10 студентов, и, когда пять из них рассказывают мне о своих делах, на шестом у меня круги перед глазами.

А кто сейчас вас восхищает в нравственном отношении? 

Королева Англии Елизавета II. Сейчас обсуждают, как принц Гарри со своей женой что-то там сказали про королевский двор, но это мелочи. На самом деле эта старушка в розовом или бирюзовом костюме, в цветной шляпке и с сумочкой — настоящий столп. И если ты живешь в Англии и у тебя вот такая королева — думаю, это просто прекрасно. И даже если не живешь там. Не знаю, стоят ли к ней очереди, как к Папе Римскому, но, пока она есть, все как-то нормально.

В отличие от Чаплина, Михоэлс жил в закрытой стране, в Советском Союзе. Если бы она была открытой, еще неясно, до какой степени он был бы известен

В вашем спектакле «Моцарт “Дон Жуан”. Генеральная репетиция» режиссер — герой Евгения Цыганова — расстреливает артистов. В реальности тирания в театре для вас допустима?

Если бы у меня не было эмоции гнева, я не был бы человеком. С ним просто нужно работать. Что толку кричать и шуметь? Если я вдруг срываюсь, то у меня потом очень плохое настроение, потому что артисты же стараются, я знаю. Хотя если вы услышите, что кто-то делает замечательные спектакли, но на репетициях орет и кидается табуретками, — пусть. Мой друг работал у Джорджо Стрелера, великого режиссера, и рассказывал, что более поэтичного и в то же время резкого и грубого человека не встречал. А Стрелер был волшебник. Я читал книжку о том, как работали великие люди. Так вот, один пишет стихи, опустив ноги в холодную воду, другой — в горячую, а третий раздевается догола, забирается в щель между холодильником и шкафом и пишет там. Потому что один раз у него получилось, и теперь он боится, что иначе муза не придет! Важно, чтобы получилось; кричать или нет — второй вопрос.

Но сейчас столько этических требований к художникам, не дай бог кого-то обидеть в своих работах, в фильмах или книгах. Как вы к этому относитесь? 

Если иметь целью не социальную справедливость, а создание произведения искусства, то это очень плохо. О чем Пушкин писал? «Ты сам свой высший суд». Художник должен работать свободно, а уже потом оценивать, поднял ли кто-то на другом краю земного шара ту самую руку, и если никто не поднял, то, наверное, что-то не так и художник должен забеспокоиться. Но это ему решать, не может сержант рядом — в любой форме и даже без формы — им руководить, потому что тогда это тюрьма. Произведение искусства так не делается.

Дмитрий Быков как-то сказал, что ваши спектакли «бьют под дых». А что из увиденного недавно поразило вас?

Во время изоляции посмотрел в записи оперу «Кармен» в постановке Дмитрия Чернякова. И вот она меня ударила под дых. В остальном же для меня спектак​ли — это, как торт «Наполеон», все слоями: смысл, форма, красота, развитие... Представьте, что специалист какой-нибудь по «Наполеонам» вам говорит: торт хороший, но 7-й слой немного сырой. Здорово, ко​гда тебя так захватывает, что ты забываешь про слои, но это редкий случай. Чаще у меня так : 4-й и 27-й слои — хорошо, а 8-й и 11-й — не очень. Бред в том, что когда ты сам делаешь, то, конечно, хочешь, чтобы все слои пропеклись.

Роман в трех главах: актеры «Общаги» Романа Васьянова — о премьере, уже отмеченной жюри «Кинотавра» Читать

Тина Кунаки и Венсан Кассель — о том, какие качества ценят друг в друге и почему до сих пор не снимаются вместе в кино Читать