«Работа тебе не нравится? Давай вставай, ребенку нужно светлое будущее!» Антон Беляев против кризисов, стримов и нытья

Про изоляцию

Мы сидим на острове с 12 марта. Нас здесь где-то двадцать пять человек. Из русских — еще две семьи. На завтраке всем до сих под измеряют температуру. Назад в целом не хочется. Но я, конечно, вернусь. Пока не знаю, когда. Месяц назад мы точно думали, что день рождения Семена 22 мая будем отмечать в Москве. Сейчас я точно знаю, что мы будем отмечать здесь. Железно.

Я здесь записываю музыку, у меня готов новый трек. А недавно сняли видео. На нем все, что у нас здесь есть: природа и персонал нашей гостиницы. Снимали на подручную технику. Как на любом острове, где проходят свадьбы и дни рождения, здесь есть своя фотостудия. У ребят есть зеркалка Nikon, дрон, которым они неплохо управляют, и несколько GoPro. На них мы под водой еще снимали. В общем, что есть. Мы, конечно, стараемся, но это такой немножко кровавый спорт.

Сын вообще не понимает, что происходит. Он еще маленький, ему пофигу. Он берет машинку у мальчика и отдает назад. Берет и отдает. И это его процесс. Придется в какой-то момент ему говорить что-то о вирусе, об эпидемии.

Происходящее требует каких-то объяснений. Мы жили в других условиях: ходили в рестораны, обнимались, дрались. А для маленького ребенка — просто так теперь устроен мир. Мир, в котором люди не пожимают друг другу руки при встрече, не обнимаются, чтобы выразить чувства, и вообще лишний раз не сближаются. Теперь это так. Но он и не жил иначе. Ему-то что, никаких страданий!

Я социопат и особо не нуждаюсь в компании. Мы общаемся с теми, кто с нами на острове, видимся, естественно, каждый день. Но чтобы вечером песни у костра — такого нет. У меня был небольшой концерт для персонала и гостей. Было хорошо. Люди пришли, послушали, расслабились немножко. Для служащих отеля вообще ужасная ситуация. Это мы приехали отдыхать, и нас здесь задержало. А они работали три месяца, у них закончилась смена — и тут хлоп! Они и так не видели свои семьи черт знает сколько, а теперь еще не увидят три-четыре месяца.

Мы, конечно, в раю, но все остальное никуда не делось. Мы ж не рыбки Дори, мы понимаем, что происходит. У нас есть родственники, я созваниваюсь с мамой, которая живет в Магадане. Совсем контрастная ситуация.

В среднем день на острове в отеле LUX* North Male Atoll стоит от 1200–1300 долларов. Но отель ведет себя очень порядочно. Дает скидки. Нас не ставят в жесткие условия. В их интересах, чтобы здесь жили люди. Отель нельзя просто заморозить, потому что разморозить его потом будет еще дороже. Да, честно говоря, и выгнать-то нас некуда. Все вокруг закрыто.

Я не занимаюсь тем, что называется саморазвитием. Но условия, в которых я нахожусь, подталкивают меня к таким вещам. Все равно веду образ жизни повышенной здоровости. Здесь через два дома живет тренер, который работает с Мадонной и Леонардо Ди Каприо. Ну тоже застрял человек. И ему надо кого-то тренировать — он нас с женой держит в форме.

В нормальной жизни ходить в спортзал — это вообще не мое. Я просто бегаю с утра и все. Двадцать минут. До первого пота, и хватит. Это мой режим. А так, чтобы себя насиловать по два часа, –– нет.

Бухать на каратнтине точно не надо. Лучше Netflix.

Про музыку

Я смотрю на то, как реализована история с онлайн-концертами и стримами, и в этой части я оппозиционер это хрени. У этой палки два конца. Один — люди сидят дома, им грустно, их нужно подбадривать, развлекать. И вроде бы это наша работа. Но есть вторая сторона палки. От того, что люди сидят дома, они не превратились в идиотов. Не стали дебилами!

Я не сторонник того, чтобы бросаться на дохлую корову и пытаться сожрать ее всю, пока она не стухла. Она ведь не нужна целиком, ее всю не осилить. Но почему-то кто-то считает, что нужно ее съесть прямо сейчас, а то вдруг испортится. Не задумываясь, что можно ее законсервировать, повялить, сделать из нее пирог! И вообще, подойти творчески. У нас все умеют готовить жареное мясо. Готовят его быстро. И жрут. От этого болит живот. Поскольку корова большая, а соли и перца на две порции, все выходит недосоленным и недоперченным. Метафора работает сто процентов.

Проблема в том, что в огромных количествах все эти эфиры, стримы, концерты не нужны. И по качеству это просто плохо. Ну плохо! Это тяжело смотреть. Все, включая Первый канал, смотрят друг на друга и думают: о, все делают стримы, мне тоже надо! И что? На что это все похоже?

Я люблю деньги, но отказался от предложений, с которыми ко мне обращались все, у кого есть онлайн-канал. Всем артистам звонили каждый день. И рынок поднялся от этой фигни. И так же ужасно и позорно это все свернулось из-за качества. Просмотры стали падать, как кирпичи в воду. Именно потому, что это плохо сделано.

То, что происходит сейчас, — это как будто всем выбросили бесконечное количество наркотиков в любое время суток. Вот вам, пожалуйста! Но уже не хочется, спасибо! Стримы — это перспективное направление, которое нужно было бережно прорабатывать, готовить площадки. Пусть их было бы десять. Восемь из них сдохнут, это понятно. Мы все равно пожрем друг друга. Один будет делать хуже, другой лучше. Это конкуренция.

Мы запускаем на «Яндексе» второй сезон (музыкального шоу) LAB. Нам нужно выбрать десять артистов, мы уже начали с ними переговоры, ставим примерные даты съемки. Точно что-то планировать сложно. Сейчас в съемках появилась такая графа, как «Безопасность» — ее тоже хочется соблюсти. У нас есть мысли на эту тему, и нам предлагают всякие алгоритмы решения этой проблемы. Хотели бы всё начать готовить в середине июля, чтобы выйти осенью, но получится это или нет, я сказать не могу.

Я абсолютно за то, чтобы был стрим. Но качественный! Он и так отрезает очень много эмоций. Это же ненастоящее событие. Чтобы оно приблизилось к концерту, нужно продумать очень много технических вещей. Чтобы человек, который смотрел бы это, вовлекался. Когда тебе просто говорят: у нас тут тридцать фонарей, ты встань здесь, а ты смотри сюда, барабанщика сажаем назад, а ты, артист, слишком близко не подходи к микрофону, — невозможно подарить людям качественные переживания.

Это круто, что ты сидишь за столом с чашкой, а там перед тобой стоит, например, Василий Баста. Это важно, наверное, само по себе — как событие. Ты дома без труселей, а перед тобой в это же время выступают люди, работают персонально для тебя. Но, простите, нас что, можно удивить видеосвязью? Типа на другом конце мира стоит человек, и ты ему такой: «Подними руку!», он поднимает, и ты: «Охренеть!» Мы уже прошли этот этап. Важно, что человек испытывает помимо этого. Стрим — это не какое-то невероятное событие.

Когда все не тру — это как плохая репродукция картины. Когда появилась ЭВМ, Джоконду рисовали на перфокартах. Вот так и эти стримы — в них нет дыхания, там нет шума людей, который делает музыку красивее. Шероховатости сглаживают за счет звуков. Это жизнь.

Люди могут не понимать каких-то нюансов, но они чувствуют, когда им впихивают фуфло.

В этих стримах все плохое сразу становится заметным. Ошибся артист — сразу скажут, что криво спел. Звук плохой — непонятно, что играет. Сняли с неудачного ракурса — все увидят прыщ на лице. А все хорошее исчезнет, потому что нет магии живого общения. Потому что концерт — это обмен энергией прямо сейчас. Из-за того, что человеческого общения стало меньше, оно стало крайне дефицитным. Надеюсь, что у нас снова будет возможность встречаться лично.

Про кризисы

Если вспоминать кризисные годы, то мне больше всего запомнился девяносто восьмой. Я, восемнадцатилетний пацан, его остро так пережил. Это был момент осознания, что мир рушится. У моей семьи были скромные финансовые возможности. Я занимался музыкой, учился в институте, получал там какую-то стипендию, и мама мне присылала какие-то деньги. И вот случился этот дефолт. Мы сидели с барабанщиком, держались за голову и пытались уразуметь, как жить дальше. Как существовать. Что делать завтра, чтобы не сгинуть к чертям. Сколько хорошего русского языка в одной истории!

В юности у меня все было ровно. Одинаково плохо. Было настолько туго с баблом, что я покупал самый дешевый сливочный пломбир и разрубал ножом на две половинки. Одну съедал с утра, вторую клал в морозилку, чтобы съесть ее вечером.

Сейчас я нахожусь в финальной стадии кризиса среднего возраста. У меня были очень тяжелые последние полтора года — с переоценкой отношения к вещам, к работе. Так меня немножко… немножко я грустил.

Когда тебе какой-нибудь тридцатилетний парень рассказывает о своих переживаниях, ты думаешь: «Чувак, что ты паришься, у тебя есть ноги и руки, все круто». Но на самом деле это переживания окончательно дозревающего мужчины. В моем случае их недостойно даже вспоминать. Ведь ты уже соображаешь довольно много, ты погружаешься, и все эти подробности тебя немножко утомляют. Слава богу, я не переживал ничего такого серьезного. Все хорошо, в общем.

Те, кто любят уставать, еще не доковыляли до сорока. Все это нытье — просто понты. В нем нет ни одной крупицы здравого смысла. Ни один из таких ребят не сможет мне сесть и доказать обратное. Если вы не страдаете неизлечимой болезнью, если все нормально с близкими, если вы не обездвижены, если все в вашей жизни среднестатистически, то все ваши переживания — херня! Слушать вас как умудренного опытом, видавшего виды человека — бессмысленно.

Мужчины преувеличивают значимость своих потрясений. И, естественно, на базе этого начинается игра в усталость, в невероятную мудрость. Да, мы все устаем, но в этом же и есть прикол — чтобы поддерживать в себе всю возможную заинтересованность процессом.

Про труд

Я всю жизнь занимаюсь музыкой, и в контексте кризиса понял, что устал от нее. Ну правда. И я понимаю, что это абсолютно обоснованно, потому что я с пяти лет начал и в тридцать девять меня это задолбало. Есть такой творческий толчок, когда ты думаешь: да сколько можно! Но это свидетельствует только об одном: ты запнулся где-то в своем развитии, не увидел большего. Ты ограничен в своем мировоззрении. Тебе надо дальше искать, глубже рыть. Просто если ты уже мужчина, у тебя нет права перестать это делать. 

Мы не имеем права останавливаться. Это как болеть. Ты работаешь напряженно, у тебя идет проект, который требует от тебя постоянного присутствия, концентрации. Ты не спишь, не видишь близких, не можешь вдруг заболеть! Невозможно. И твой организм знает это и держит тебя. За это придется расплачиваться, но в моменте ты не разваливаешься. И пусть от тебя уже куски какие-то отходят. Это небольшая дистанция, ответственная работа. Это такой спринтик маленький. А в контексте всей жизни — марафон, но правила такие же.

Правила для всех одни. Ты охренел? Работа тебя не устраивает? Музыка тебе не нравится? Давай работай, ребенку надо светлое будущее обеспечить!

Мне кажется, что труда в моем творчестве больше, чем таланта. Это очень сложно оценить изнутри. Такое очень плохо ложится на весы. Фиг его знает. Наверное, какой-то талант есть. Он должен быть, раз жизнь привела меня в это. Но я не настолько трудяга, чтобы, будучи совсем бездарным, добиться хоть каких-то результатов. Я не такой упоротый.

Труд у меня ассоциируется только с производством музыки. Я могу бесконечно репетировать и создавать, писать. А все сопутствующие вещи — переговоры, интервью, финансы, любая другая работа — это уже напряжение.

Даже если ты какой-то невероятный талант и если из тебя все время льется песня бесконечная, все равно придется работать. Без этой работы ничего не складывается. Чистый талант — это неограненные алмазы. Ну и кому они нужны? Просто какие-то камушки.